Орловское областное отделение
коммунистической партии
российской федерации

Жажда правды и права

К 140-летию памяти великого русского писателя

Творчество Ф. М. Достоевского (1821—1881) — одно из вершинных достижений классической литературы. Феномен писателя заключается в том, что интерес к нему во всём мире не только не ослабевает, но со временем всё более возрастает. Но в своём Отечестве Достоевского вспоминают по преимуществу в годы «круглых» дат. В то же время освоение его открытий может принести не умозрительные, а насущные результаты для создания прочного духовно-нравственного фундамента современного общества.

В своих трудах писатель остро поставил ряд кардинальных тем и проблем: какова природа добра и зла; как уживаются в душе человека стремление к саморазрушению и самовосстановлению — «идеал содомский» с «идеалом Мадонны»; как преобразовать мир на основах духовности, нравственности, уважения достоинства личности. Достоевский выражал своё твёрдое убеждение: «Люди могут быть прекрасны и счастливы, не потеряв способности жить на земле. Я не хочу и не могу верить, чтобы зло было нормальным состоянием людей».

В новом тысячелетии современное человечество живёт всё теми же грядущими упованиями. «А между тем так это просто: в один бы день, в один бы час всё бы сразу устроилось! — утверждал писатель в рассказе «Сон смешного человека». — Главное — люби других как себя, вот что главное, и это всё, больше ровно ничего не надо <…> А между тем ведь это только старая истина, которую биллион раз повторяли и читали, да ведь не ужилась же!» Выраженный в предельно простой и всякому понятной форме христианский идеал, заповеданный в Евангелии: «возлюби ближнего твоего, как самого себя», — по высоте духовного задания оказывается до сих пор недосягаемым и непревзойдённым. Новый Завет вечно нов и всё так же принадлежит горизонту нездешнего бытия. Достоевский указывал на громадное универсально-воспитательное воздействие Священного Писания: «Библия принадлежит всем, атеистам и верующим равно. Это книга человечества».

Хаотическое состояние капиталистической России в «наше зыбучее время», когда традиционные ценности и сами понятия о добре и зле начали меряться «аршином близорукой выгоды», стали размытыми, относительными, охарактеризовано в романе «Бесы»: «точно с корней соскочили, точно пол из-под ног у всех выскользнул». Прочную опору в этом шатком мире писатель обрёл в Православной вере с её идеалами жертвенной любви к Богу и ближнему, «потому что Православие — всё». Эту отточенную формулу заносит Достоевский в свои записные книжки, хранящие столь же заветные мысли: «Нации живут великим чувством и великою, всё освещающей снаружи и внутри мыслью, а не одною лишь биржевой спекуляцией и ценою рубля»; «В Европе — выгода, у нас — жертва»; «Русский народ весь в Православии и идее его». Писатель усматривал в Православии не одну только догматику, но главное — «живое чувство, живую силу. В русском христианстве по-настоящему и мистицизма-то нет вовсе, в нём есть одно человеколюбие, один Христов образ — по крайней мере это главное».

Формально-показная, официозная набожность, во многом принятая в настоящее время, ведёт к тому, что от Бога остаётся «мёртвый образ, которому поклоняются в церквах по праздникам, но которому нет места в жизни». Об этом размышлял писатель в своём последнем романе «Братья Карамазовы». Его герой — чистый сердцем и помыслами Алёша Карамазов — старается следовать евангельскому завету «раздай всё и иди за Мной». В отличие от фарисействующих псевдопоследователей Христа, пытающихся с выгодой приспосабливать под себя Божьи заветы, Алёша стремится к абсолютному идеалу: «Не могу я отдать вместо “всего” два рубля, а вместо “иди за Мной” ходить лишь к обедне».

Идейно-художественная система Достоевского в целом сформировалась на почве его глубоко религиозного мировоззрения. Основы христианского мировидения и развития личности изначально закладывались в традициях семейного воспитания. Русская семья имела утраченный ныне статус «малой церкви», где дом — храм; очаг — алтарь; семейный уклад — благочестие; идеал — любовь к Богу и ближнему; дружелюбие и взаимопонимание между чадами и домочадцами. Достоевский вспоминал: «Я происходил из семейства русского и благочестивого… Мы в семействе нашем знали Евангелие, чуть ли не с первого года». Детская непосредственная религиозность впоследствии укрепилась осознанным убеждением. «Записная книжка» писателя содержит глубоко выстраданное признание: «Не как мальчик же я верую во Христа и Его исповедую, а через большое горнило сомнений моя осанна прошла».

В своей собственной семье Достоевский был нежным и заботливым отцом, талантливым педагогом и воспитателем, внимательным ко всем проявлениям детской натуры. «Главная педагогия — родительский дом», — уверен писатель. Основой его воспитательной доктрины явилась религиозно-философская идея о человеке как «венце творения», об уникальности и неповторимой ценности каждой человеческой личности. В очерке «Фантастическая речь председателя суда» читаем: «У ребёнка, даже у самого малого, есть тоже и уже сформировавшееся человеческое достоинство». Этот тезис получил глубокую психологическую и социально-нравственную разработку в трудах Достоевского задолго до принятия Всеобщей декларации прав человека, где в первой же статье утверждается право каждого на достоинство от рождения: «Все люди рождаются свободными и равными в своём достоинстве и правах. Они наделены разумом и совестью и должны поступать в отношении друг друга в духе братства».

Указанный декларативный призыв к мировому сообществу до сих пор остаётся нереализованным благим пожеланием. Во многом потому, что во главу угла человеческих взаимосвязей ставятся товарно-денежные отношения, расчёт, эгоистический интерес, что в свою очередь влечёт подмену Бога ложными кумирами. Служение «золотому тельцу» неизбежно ведёт к звериным установкам типа «глотай других, пока тебя не проглотили», в итоге — к духовно-нравственному одичанию и вырождению. Достоевский предупреждал о том, что поглощённость материальными интересами, рост индивидуализма и катастрофический распад личности при утрате высших идеалов и веры в Бога могут привести человечество к людоедству.

Современное прочтение романа «Братья Карамазовы» — художественного и духовного завещания писателя — показывает, что его тревожные предчувствия сбываются с поразительной точностью: «Провозгласил мир свободу, в последнее время особенно, и что же видим в этой свободе: одно лишь рабство и самоубийство! Ибо мир говорит: “Имеешь потребности, а потому насыщай их, ибо имеешь права такие же, как у знатнейших и богатейших людей. Не бойся насыщать их, но даже приумножай” <…> И что же выходит из сего права на приумножение потребностей? У богатых уединение и духовное самоубийство, а у бедных — зависть и убийство, ибо права-то дали, а средств насытить потребности ещё не указали. <…> И достигли того, что вещей накопили больше, а радости стало меньше».

Утрата веры в Бога и бессмертие, заглушающая голос совести, ведёт к преступной теории «всё позволено», к власти «элиты» над «муравейником», «слабосильными бунтовщиками», которые под конец «станут послушными». «Покорное стадо» не в силах вынести свободы, а значит — и нравственной ответственности, данной Христом, и принесёт эту свободу к ногам «избранных». В легенде Ивана Карамазова о великом инквизиторе этот наследник Римской империи строит свою власть на чуде, тайне, авторитете — на всём том, что отверг Христос, преодолевая дьявольские искушения.

Инквизитор по-прежнему манит людей идеалом Христа: «Мы скажем, что послушны Тебе и господствуем во имя Твоё. Мы их обманем опять, ибо Тебя мы уж не пустим к себе». В действительности власть отреклась от Бога и служит силе, противоположно направленной: «Мы не с Тобой, а с ним, вот наша тайна! <…> мы взяли от него то, что Ты с негодованием отверг, тот последний дар, который он предлагал Тебе, показав Тебе все царства земные: мы взяли от него Рим и меч кесаря и объявили лишь себя царями земными, царями едиными».

Именно антихристианское римское право лежит в основе современного законодательства, которое всё более вырождается в наукообразное доктринёрство. Отечественное право должно измениться. Юриспруденция, построенная на римских кабальных формулах, должна обрести новую творческую форму в русском правовом психологизме, выразителем которого был Достоевский.

Современная Европа, считал Достоевский, пошла по пути «великого инквизитора»: «Там церквей уже и нет вовсе, а остались лишь церковники и великолепные здания церквей, сами же церкви давно уже стремятся там к переходу из низшего вида, как церковь, в высший вид, как государство, чтобы в нём совершенно исчезнуть. <…> В Риме же так уж тысячу лет вместо церкви провозглашено государство». Церкви в государстве отводится «как бы некоторый лишь угол, да и то под надзором, — и это повсеместно в наше время в современных европейских землях». В том же направлении развиваются нынешние российские государственно-церковные отношения. Но путь православной России должен быть иным: «По русскому же пониманию и упованию надо, чтобы не церковь перерождалась в государство, как из низшего в высший тип, а, напротив, государство должно кончить тем, чтобы сподобиться стать единственно лишь церковью и ничем иным более».

Одна из важнейших в системе идей Достоевского — мысль о личной ответственности каждого за состояние собственной души и за судьбы целого мира: «Всякий человек за всех и за вся виноват, помимо своих грехов <…> И воистину верно, что когда люди эту мысль поймут, то настанет для них Царствие Небесное уже не в мечте, а в самом деле». Заниматься социально-политическими преобразованиями прежде христианского преобразования души — всё равно, что ставить телегу впереди лошади: «Чтобы переделать мир по-новому, надо, чтобы люди сами психически повернулись на другую дорогу. Раньше, чем не сделаешься в самом деле всякому братом, не наступит братства».

На упрёки в утопизме писатель отвечал, что он лишь реалист в высшем смысле. Жизнь подтверждает правоту его заветных идей. Достоевский оставил неординарные и нелёгкие для исполнения заветы: не дать «низложить ту веру, ту религию, из которой вышли нравственные основания, сделавшие Россию святой и великой»; «войти в борьбу» с «ужасными впечатлениями», «мрачными картинами», «искоренить их и насадить новые» — «чистые, святые и прекрасные». За прошедшее время значимость этих задач ничуть не уменьшилась.

Опыт писателя по религиозно-философскому, социально-психологиче­скому, этико-эстетическому осмыслению проблем бытия по-прежнему требует серьёзного освоения и может сыграть неоценимую роль в духовно-нравственном развитии наших соотечественников, если они прекратят уподобляться библейским иудеям, которые гнали пророков в своём отечестве.

Алла Новикова-Строганова,
доктор филологических наук, профессор,
член Союза писателей России (Москва),
историк литературы.